Муза » Литературно-художественный журнал “ЭТАЖИ”
Люба-то мне сразу шепнула: «Она сумасшедшая!»
«Люба, — говорю, — да здесь таких половина, здесь таких… терракотовая армия!»
«А эта — реально. Чеканашка. Со справкой. Не вздумай с ней спорить!»
А кто спорит? Я спорю?! Делать мне нечего…
Антикварную ярмарку, как всегда, перед Пасхой устроили. В последние апрельские дни. На Ильинке. В Гостином дворе. Всю его площадь перегородили белыми щитами, поделили, прямо как в зоопарке. Ну что значит — поделили? Помните, что у Оруэлла сказано? «Все животные равны, но некоторые животные ровнее других». Кто сколько заплатил, тот столько метров и получил. Кому-то и вовсе закуток на отшибе достался, а кто-то даже вскладчину арендовал. Вот в этих вольерах, в этих загонах и клетушках и обитало искусство. А честнее сказать — товар. По большей части — старинный, дореволюционный или ранний советский. А там — уж поди его разбери. Галереи — всё больше московские и питерские — выставили свои сокровища, в том числе сперва растащенные из России, а после собранные обратно чуть ли не со всего света.
Я глазел и облизывался. И чего у них только не было!
Картины, иконы… Бронза — и скульптуры, и часы, и канделябры, и даже жуки скарабеи… Ковры ручной работы… Как же я люблю ковры! Наверно, в прошлой жизни я был шахом… Мебель из красного дерева, из карельской березы — буфеты, консоли, стулья, бюро, секретеры… Настольные лампы — такие, знаете, где плафон, как ядовитый зеленый гриб, они ещё у сталинских чиновников светились в кабинетах… Фарфоровые статуэтки… Вазы из молочного стекла, из уранового, из цветного, сложных форм, с переливами… Посуда, конечно, разнообразнейшая, и столовые приборы… И милые русскому сердцу расписные сундуки! И прялки! И даже, господитыбожемой, чемоданы! Громоздкие такие ящики мануфактуры Луи Виттона… Само собой, ювелирка сверкала, искрилась: у одних — роскошные украшения, там даже охрана дежурила, а у других — так себе, винтажные побрякушки… Важно стояли книги в ржавой коже… Фотографии были и открытки… Театральные программки с автографами Шаляпина и Лемешева… Серебряные безделушки лежали веером, всё больше непонятного предназначения — щипчики, вилочки, ножнички, крючочки.
.. Кое-где торчали отрубленные головы манекенов с головными уборами. Ясное дело, уже вышедшими из употребления. Цилиндры там, котелки, соломенные канотье, тирольские шляпы с пером фазана…
В общем, от раритетов до хлама, от мусора до, как любила говорить о своих экспонатах Люба, «шедевров музейного уровня» был один шаг.
И каждый день на ярмарке царило веселое броуновское движение, праздничная толчея — продавцов, покупателей, художников, арт-критиков, коллекционеров… старьевщиков, барахольщиков… светских львов и львиц… Ну и просто любопытствующих, глазеющих да праздношатающихся.
И ежедневно, как на службу, сюда являлась эта дама. Ну, та самая, с которой Люба велела не спорить, сумасшедшая.
Я уже знал, что звали её Ольга Карловна. Была она довольно пожилая. И довольно рослая или, как сказали бы раньше, дородная. Нет-нет, я бы не назвал её толстой или грузной. Или бесформенной. С годами она не расплылась, как это бывает. Лишние килограммы… а у кого их нет? Ну да, набралось что-то по мере старения, когда замедляется обмен веществ.
Только они, эти лишние килограммы, не бросались в глаза и, на мой взгляд, нисколько её не портили.
Ольга Карловна несла себя с достоинством. Как оперная дива. Ну не знаю, как покойная Монсеррат Кабалье в её золотые годы. А вот была ли она ненормальной — по глазам и по внешнему виду сразу и не определишь. Одевалась сдержанно, а для персоны, каким-то боком причастной к художественным кругам, можно сказать, что и скромно.
Входной билет Ольга Карловна, конечно, не покупала — не царское это дело. А уж как проникала сквозь охранников — загадка. Но ведь как-то же просачивалась! Появлялась она обычно перед обедом. И до закрытия методично обходила все стенды не по одному разу. Разумеется, знали её не все и не везде, но уже после нескольких фраз становилось понятно, что женщина эта… мягко говоря… ну вы поняли. Поплыла кукушечкой!
Обычно окинет беглым взглядом стены, а после поинтересуется у владельца галереи или кто там дежурил в ту минуту: «Ну, а Коровин у вас есть?»
«Коровин у нас…»
«Да! Но вот не тот вот, который Константин, парижский, которого постоянно подделывают, и не старший брат его Сергей Алексеевич, а другой».
«Какой ещё другой?»
«Ну, здрасьте, приехали. Творил в советское время. Нонконформист Кузьма Коровин. Кузьма Клементьевич. ККК. Вторая волна русского авангарда. Настоящий! Даже удивительно, что вы не в курсе… Хотя теперь я уже ничему не удивляюсь. Поколение ЕГЭ! Прощаю вас… А на него еще Хрущёв в Манеже дребезжал. Надеюсь, о Хрущёве-то вы слышали? Это мой покойный муж. Гражданский. В смысле, Коровин. В смысле, Кузьма, а не Никита Сергеич».
«Нет, Коровина Кузьмы у нас, к сожалению…»
«Плохо! Очень плохо!» — возмущалась Ольга Карловна.
Ну, галеристы — ребята ушлые. Брали старуху в оборот: «А у вас, а? На продажу, а? На комиссию? Есть?»
«А как вы думаете? — Ольга Карловна загадочно отводила глаза и поправляла то крупные янтарные бусы, то каким-то хитрым способом повязанный на голове платок, то просто разглаживала складки на юбке. — Кое-что есть. Но не про вашу честь! Я храню. Я не разбазариваю налево-направо. Я должна — обязана! — сделать его музей».
Она произносила это слово через «э» — музэй.
Педалировала таким образом важность своей затеи.
«Я обязана, да, собрать и объединить. Сберечь и сохранить. Это мой долг. Перед кем, спросите? А я вам скажу. Перед равнодушной Отчизной. Там… — она поднимала вверх указательный палец, намекая то ли на высокое начальство, то ли на высшие небесные силы. — Там осознали как это всё… как это всё коровинское важно для России. И для всего человечества. Хотя, чего уж тут хорохориться, в последние времена живём. Мне ли, умудренной, не знать… Эра Водолея. И мой Кузьма Клементьевич это чувствовал, как никто другой! Он же философ был. Мистик. Прямо как Рерих… Надеюсь, Рериха-то вы знаете? Последние времена, да… На всех метка дьявола. Открывайте ворота, Апокалипсис грядет…»
Сами понимаете, услышав подобные речи, от Ольги Карловны все спешили отделаться. Ей совали открытки, буклеты, каталоги, в общем, всякий рекламный мусор, а заодно уж мандарины, конфеты, печенье. И она уходила, чтобы через какое-то время появиться вновь.
Иногда ей наливали коньяка — если она появлялась в тот момент, когда галеристы обмывали продажу или просто выпивали — за встречу или без всякого повода.
«Самую малость! — приказывала она строго. — Так, чисто символически. Столовую ложку!» И поясняла уже другим, уже извиняющимся тоном: «А то подумаете, что я — какая-нибудь пьянь подзаборная… С хмельной икотой…»
«Ой, ну вы скажете, Ольга Карловна! Пьянь! Вот ещё новости! А то по вам не видно. Вы — леди! Вы — муза! На здоровье!»
«За искусство, мои хорошие!.. Ах, какое блаженство!»
Галеристы и их клиенты потому и любили все эти ярмарки, салоны, воскресные блошиные рынки, что была возможность выпить и поболтать. И посмотреть на всяких чудиков. И, само собой, показать себя. В этом бизнесе павлины и нарциссы — сплошь и рядом.
На стенд моей знакомой галеристки Любы эта самая Карловна за день забредала раза три-четыре. Люба ей наливала то чай, то кофе, то минеральную воду. А если было, то и что-нибудь покрепче. Ну, скажем, ароматную чачу — в такие невесомые винтажные рюмашки. Скармливала ей бутерброды. Отсыпала солёного миндаля в пластиковый стаканчик. Ну и вполуха слушала бесконечный бубнеж: эра Водолея, метка дьявола, Кузьма Клементьевич, то да сё.
.. Но не гнала, нет — и по доброте душевной, и опасалась, что вечная гостья примется поливать её на каждом стенде — за равнодушие, за скупость, за снобизм. Да она нашла бы за что.
«Я её сто лет знаю, — сказала мне Люба, когда старуха на время отчалила. — Она, в принципе-то, безобидная. Нормальная бабка. Даже с юмором. И без этих вот пенсионерских причитаний — как раньше всё хорошо было, при царе Горохе, а как сейчас всё не так. Но бывает, заявится, а у меня тут — клиенты, переговоры, дым коромыслом, да ты и сам знаешь. Банкир какой-нибудь сидит, нужный. Или помощник депутата. А от неё стало пахнуть в последнее время… Чем-чем! Старостью! Подраспустилась. Ленится лишний раз постирушку устроить. Или это уже не выветривается. Ну и возраст, конечно…» — тут Люба вздыхала и замолкала, задумавшись. Наверно, сама боялась старости.
И я молчал. Ну а чего тут скажешь?!
Но, выдержав тягучую паузу, Люба не успокаивалась: «Тяжело ей себя блюсти. Тебе не понять — сам молодой, и бабы твои молодые.
А годы, они никого не щадят. Ну, и с головой у неё… Вот выдумала себе какого-то мифического Кузьму Коровина. Подробно так, с биографией. И носится с ним».
«А что, не было такого?»
«Ты что! — вытаращивалась Люба. — А ещё искусствовед называется… Конечно, нет! Это её личный вывих мозга. Она даже фотографию где-то раскопала. Не показывала ещё? Покажет. Какой-то бородатый мужик с палитрой, там и не разглядишь ничего, одна борода. И подпись на обороте: «Оленьке, музе моей! Кузьма, навеки твой».
«Какая пройдоха!»
«Не то слово! Но, говорю же, она безвредная. Назойливая, как муха, но не кусает…»
Вы спросите, а я что там околачивался? У меня на этой ярмарке тщеславия имелся свой интерес. Я торговался. Да, именно так. Вы не ослышались. С одним петербургским галеристом. Из-за эскиза. Рисунок неизвестного художника. Но, по моему мнению, это был Александр Бенуа. Галерист обещал скидку, однако тянул и тянул с окончательным ответом. Он-то надеялся сбыть этот рисуночек за желанную стоимость.
Хотел найти более состоятельного клиента. Всё ныл, что ему, провинциалу, нужно отбить не только аренду, а ещё и дорогу с гостиницей.
Вот у его стенда мы с Ольгой Карловной и столкнулись нос к носу. Я шёл со стаканчиком кофе. И попытался обойти её, как лужу бензина. Но не тут-то было. Она перегородила дорогу.
«Из бара? Вижу, что оттуда. А вам там не дали случайно маленькую шоколадочку?» — и она показала мне пальцами размер.
Нет, говорю, не дали. А она не отвязывается. Обычно, говорит, дают. Я не спорю.
«В придачу, — не унимается старуха, — к горячим напиткам. Сладкий бонус! Ну наверное, кончились… А то я бы съела… Жадна я до бренных лакомств…»
Я молчу.
«Ну, как вам этот ситуасьон?» — она очертила широкий круг в воздухе, имея в виду антикварный рай.
«Небезнадежно» — отвечаю. А я всегда так говорю, когда не знаю, что сказать.
«А я вот не уверена… Бывало и лучше» — напирает Ольга Карловна.
«Бывало… — я согласился, вспомнив Любин завет — не спорить с безумной старухой.
— Кризис всех подкосил…»
«Это вы верно. Кризис… — берет меня за левую руку, в правой-то я стаканчик с кофе держу. — А хотите почитаю вам стихи? Я, знаете ли, вдруг снова стала писать. Да они короткие. И на данный момент жизни самые любимые».
Ну я понял, что отвертеться никак не получится.
«Читайте, что же… Послушаю с интересом…»
И она почесала без паузы: «Я — последний оплот оптимизма… В этот час, в этот год, в этот век…» Чувствовалось, что за сегодняшний день декламировала она эту поэзию уже не первый раз — строчки так и отскакивали от зубов. Стишок и впрямь оказался недлинным — всего восемь строчек. И вполне себе сносным, не без иронии — оптимизм она рифмовала с альпинизмом.
«Хорошо?! Сама понимаю, что хорошо. Но этим… — она подняла палец вверх, подразумевая, вероятно, книгоиздателей или, не знаю, редакторов толстых журналов. — Этим разве что докажешь!.. Мафия!.. А вы что-то конкретное здесь ищете? Собиратель?»
Ну, думаю, расскажу ей, что я ищу. И даже показал на сидящего неподалёку лысого хозяина петербургской галереи.
Он уткнулся в телефон, грыз яблоко и на нас никак не реагировал. Заинтересовал, говорю, меня один рисунок. Дореволюционный. Кто-то из мирискусников.
«Акварель?» — деловито уточнила старуха.
«Там и акварель, и гуашь, и графитный карандаш… А хозяин… Ну вы же знаете эту братию, упёрся и ни в какую. Не даёт скидку, которая меня бы устроила».
«Хороший рисунок?»
«Неплохой… — вздохнул я. — Подозреваю, что Бенуа. Или кто-то из его круга».
«Не подписан, значит? Под вопросом?»
Я кивнул, едва не разлив свой кофе. А старуха потеребила янтарные бусы и сверкнула глазами: «Хотите я его для вас украду?»
«Как?!»
«Элементарно. И, заметьте, абсолютно бесплатно. Вы мне симпатичны. В стихах разбираетесь».
Ну я обалдел, конечно: «Вас поймают».
«А это, — отвечает Ольга Карловна, — уже мои проблемы. Как поймают, так и отпустят. Я же со справкой. Вам что ещё не сказали?»
Я промолчал. Я не мог выдать Любу.
«Так что, стырить?»
«Это же… это же… грех».
«Ой, глупенький! Я столько нагрешила в своей жизни, что кража одного сомнительного рисунка ничего в моей карме уже не изменит. Добро пожаловать в ад, Ольга Карловна!.. Да не волнуйтесь вы так. Он сам мне его отдаст».
Ага. Этот не отдаст, говорю. Удавится.
«А вот увидите. Отдаст по мановению бровей! Идите первым и доставайте вашего Бенуа из папки, снимайте со стены или где он там у него. А я чуть позже подгребу…»
Галерист встретил меня причмокиванием лоснящихся губ.
«Простите, мой дорогой, но — увы и ах! Хотел бы, да не могу… Всё-таки Бог есть — забирают эту картинку! Заходил тут один господин. Как я понял, из нефтегазовых. Как увидел, так даже и торговаться не стал. Велел отложить до вечера».
«Ну, поздравляю, — говорю, — Андрей Маркович…» А про себя думаю: что же ты мне, старый хрен, три дня голову морочил?!
«Да с чем же поздравлять? Не знаю уж, отобью ли в этот раз аренду. Продажи так упали, так упали… Все торгуются, как на персидском базаре.
Так и норовят урвать за бесценок. Антикварный рынок, скажу я вам, в страшной стагнации…»
Он открыл лежавшую на столе папку и достал рисунок. Прелестная жанровая сценка снова приковала мой взгляд: небольшое озеро, пышные деревья на фоне бело-желтого неба, несколько фланирующих дам и кавалеров.
«А работа, вам всякий подтвердит, музейного качества… И цена — просто демпинг. А уж провенанс — дай бог каждому». Подразнив меня, он убрал акварель обратно.
И поднял глаза на старуху, возникшую за моим плечом.
«О, здравствуйте, Ольга Карловна! Какие люди! Давненько, давненько вы у нас не того… Присаживайтесь, приземляйтесь. Есть ли новости? За морем житьё не худо? — не унимался лысый галерист. — Что-нибудь про Кузьму вашего не узнали?»
«Узнала! — оживилась вдруг гостья. — Вы прямо экстрасенс! Прямо расплющена этой новостью… Мне сказали… — она махнула рукой на ближайший стенд. — Мне сказали, что видели тут у вас одну его работу».
«У меня? — галерист даже слегка оторопел.
— Откуда же вдруг у меня? Я советскими нонконформистами сроду не занимался. Не моя лыжня».
«А если найду?»
Галерист расхохотался и распахнул руки, словно хотел заграбастать старуху в объятия: «Ну ищите, ищите!»
Ольга Карловна открыла лежащую перед нами папку и ловко подцепила верхний рисунок: «Да вот же! Вот! Что же вы кокетничали… Образцовый Кузьма Коровин! Это вам всякий скажет. Ну не всякий… — она недоверчиво покосилась на меня. — А тот, кто разбирается. Видите, тут и монограмма его в правом верхнем углу — ККК».
«Какая ещё монограмма…» — у галериста даже лысина вспотела.
«Среди ветвей. Да вы, дорогой мой, глаза-то разуйте. Он всегда так подписывал. Как бы вплетал свои инициалы в сюжет. Как бы маскировал. Это вам и Силаев подтвердит».
«Какой ещё Силаев…»
«Господи ты боже мой! — старуха всплеснула руками. — Только не говорите, что вы и Валерия Станиславовича не знаете!»
«Конечно, знаю! Как не знать. Миллион лет знакомы. Но этот рисунок сделан гораздо раньше.
До революции. Вашего Кузьмы ещё и в проекте не было».
«Хотите вдову переспорить? Музу? — Ольга Карловна тяжело вздохнула. Привычно поправила бусы, платок, складки на юбке. Ничего хорошего это не предвещало. Тучи уже сгустились в маленьком отсеке, арендованном петербуржцем.
Галерист схватил меня за руку: «Спросите молодого человека! Он вам подтвердит. Он разбирается».
«Он? Этот развязный юноша? Этот надменный баловень? Простите, но сомневаюсь. Да что у меня своих глаз нет!.. А рисунок, если хотите знать, при мне был сделан. Как сейчас помню… На Нижней Масловке… Сырое лето тогда стояло. А я с Бутырского рынка явилась. Злая, как собака. Меня там алчные люди и обвесили, и обсчитали. А мы с Кузьмой без денег сидели, каждый рублик на счету. Да, и обсчитали, и обхамили. Но и я колхозникам щедро расточала ругательства. Око за око. Я же хотела борщ варить. Мы Кабакова в гости ждали… Пировать собирались…»
«Какого ещё Кабакова?!» — закричал галерист.
«Да не вопите вы так.
.. Кабаков у нас один. Илья Иосифович. Гений. Я, значит, неопрятную свёклу с морковкой усердно чищу, Кузьма, государь мой, творит, рисует… Ему всегда сподручней работалось, если я где-то неподалёку ошивалась. Я же муза! А мы ещё поспорили — кто быстрее: я борщ сварганю или он рисунок закончит. Ну, понятное дело, он победил, как Геракл лернейскую гидру…»
Галерист с ужасом смотрел на Ольгу Карловну. Наверное, ему тоже успели шепнуть, что спорить со ней опасно. Он понимал, что её нужно как-то спровадить. Но как?
Старуха повертела в руках рисунок: «А вот конкретно эту фифу в сиреневом платье он с меня писал… А тряпочка-то сохранилась. Хотите завтра в нём приду? Хотите? Да нет. Не влезу. Как там, у Вертинского… Вы поблекли, и платье увяло… Ваше дивное платье… Я вам его просто принесу. Полюбуетесь на былую роскошь».
Галерист снова покрылся потом, вероятно, представив эту картину — старуху, трясущую древними лохмотьями. И продолжал с ужасом смотреть на гостью. А гостья — на рисунок.
Вдруг глаза его просияли: «А знаете что, Ольга Карловна… Забирайте! Да! Дарю! Давайте я вам сейчас его упакую как следует. В папочку картонную устроит?»
Он посмотрел на неё поверх очков, а вдова повернула голову в мою сторону: мол, ну и что я вам говорила?
«Какая щедрость! — старуха с поклоном приняла папку. — Пойду нашей Любоньке покажу. Пусть возрадуется. А вам, Андрей Маркович, гран мерси. Не оскудеет рука дающего. Работа займёт в музее достойное место. Не сомневайтесь ни секунды…»
И ушла, шелестя юбкой.
«Слава Аллаху…» — выдохнул галерист. И потянулся к столику за бутылкой «Арарата».
«И вам что же, — говорю, — ни капельки не жалко?» Я искренне не понимал его порыва.
«Акварельки-то этой? Не-а. А чего жалеть? Студенческая работа. Что вы так смотрите? Ну, студенческая. Купил в позапрошлом году вот столько всякой всячины… — он показал указательным и большим пальцем правой руки толщину стопки. — У ребят купил, из академии Штиглица. Только вы этой полоумной не проболтайтесь.
Пусть радуется. Блажен, кто верует… Коньячку?»
Влад Васюхин — поэт, драматург, публицист, копирайтер. Автор нескольких сборников стихов, эссе и интервью, выходивших в «Эксмо», «Вершине», «ИМА-пресс» и других издательствах. Работал или сотрудничал на Всесоюзном радио, в журналах «Огонёк», Story, «Аэрофлот», «Гастрономъ», «Всемирный следопыт», газетах «Семь дней», «Неделя», Sostav.ru и др. Сейчас – театральный обозреватель портала Известия.ру. Лауреат литературных и журналистских конкурсов, в том числе премии им. А. Куприна, «Историческая драма», «Время драмы», «Гонг».
Ищите женщину: В Пушкинском музее представили “Музы Монпарнаса”
В камерных залах Галереи искусства стран Европы и Америки XIX-XX веков встретились редчайшие альбомные рисунки Надежды Удальцовой времен учебы в Париже, бронзовая скульптура вальсирующих влюбленных Камиллы Клодель, акварельный портрет Эйзенштейна, нарисованный Кики и вошедший в ее книгу воспоминаний (с предисловием – на минутку! – Хемингуэя) и послевоенные рисунки Доры Маар, впервые увидевшие свет на посмертной распродаже ее наследия…
Но не только огромный пласт нового материала из французских и российских музеев и частных собраний делает эту выставку ярким событием.
Успех художниц, которые обязаны своим образованием, становлением, карьере Монпарнасу, на выставке напрямую связывается с развитием частных академий живописи и скульптуры, галерей современного искусства, созданием художественных мастерских, процветанием индустрии моды и мира мегаполиса. Иначе говоря, в отличие от знаменитого проекта “Амазонки авангарда”, в фокусе внимания нынешней выставки не только творчество легендарных художниц первой половины ХХ века, но и социальный контекст, атмосфера свободы, способствующие расцвету ярких индивидуальностей, успешной карьере художниц.
Шерше ля FAM
Впрочем, речь не только о том, что Париж дал художницам новые возможности, но и о вкладе, который художницы внесли в развитие художественной жизни Парижа. Собственно, этот вклад был очевиден уже в 1937 году, когда в столице Франции открылась большая выставка “Художницы Европы”. К тому времени и картины Жаклин Марваль (их приметил еще Амбруаз Воллар одновременно с работами Пикассо), и полотна американки Ромен Брукс, в которых символизм и декоративность напоминали прерафаэлитов, но с сильной меланхолической нотой, и изломанная пластика светских красавиц на портретах кисти Тамары Лемпицкой пользовались огромным успехом.
Доказывать, что “женское искусство” значимо, было все равно, что ломиться в открытую дверь. Причем распахнутую лет так пятьдесят назад.
Первый Салон женщин скульпторов и художниц был организован в Париже в 1881 году, и именно он проложил дорогу Салону независимых, который возник три года спустя. Иначе говоря, именно художницы, для которых участие в созданном ими Салоне расширяло возможности заработка вне зависимости от снобизма французских академиков, обнаружили, что они должны сами торить дорогу в будущее, доверяя себе. Пятнадцать лет спустя, в 1896 году, женские классы открылись в Школе изящных искусств. С 1903 художницы могли претендовать на Римскую премию – основную государственную творческую стипендию. В 1904 был образован Синдикат женщин художниц и скульпторов, главной задачей которого стала защита трудовых прав художниц. К 1930 году было создано объединение FAM – Салон современных женщин-художниц. Фактически это был уже клуб элиты: Салон собрал звезд парижской арт-сцены, устраивал посмертные выставки Камиллы Клодель, Марии Бланшар, Жаклин Марваль…
Вход через частную Академию
Неудивительно, что на рубеже XIX-ХХ века Париж манил не только художников, но и художниц из самых разных социальных слоев и стран.
Он давал все для старта: образование, музеи, профессиональные возможности, интернациональную среду, где никто не чувствует себя чужаком, свободу, возможность заработка, а значит – независимость. Причем ехали не только девушки из обеспеченных семей. Поразительна история Анны Голубкиной, которую привела из Зарайска в Париж страстная жажда учиться мастерству скульптора. Без знания французского языка, с минимумом средств она приезжает во Францию трижды. Во второй приезд после консультаций у Огюста Родена, который в отличие от московских и петербургских мэтров не пытался “пригладить” ее стиль, Голубкина решилась предложить свои четыре работы для участия в Салоне Марсова поля весной 1889 года. Взяли три. Она уехала в Россию, и лишь дома узнала, что ее работы отмечены бронзовой медалью Академии литературы и искусства Прованса.
Париж способствовал раскрытию талантов
Хана Орлова, например, отправилась в 1910 году в Париж из Палестины, рассчитывая на свое умение шить. Младшая девочка в многодетной еврейской семье, бежавшей от погромов на Украине в Палестину, она перебирается в Париж, мечтая о карьере модистки.
Все ее достояние – любовь к шитью, закаленный характер, несколько монет, зашитых в пояс, и адрес хозяйки меблированных комнат. Ее взяли портнихой в модный дом Жанны Пакен, а вечерами она решает учиться. Занимается в Академии Марии Васильевой, Академии Коларосси, а параллельно сдает экзамены в Высшую национальную школу декоративного искусства. Хана закончит ее через три года. А в 1913 она уже участвует в Осеннем салоне в Гран-Пале как скульптор.
Зал со скульптурными работами – один из самых впечатляющих на выставке. Небольшие композиции Надежды Крандиевской явно вдохновлены русским модерном и картинами Врубеля. Голова старухи и старческая рука – этюды Анны Голубкиной к скульптуре “Старость” – проявляют неожиданную экспрессионистскую ноту в ее работах. А ее же мраморная “Голова женщины. Маска” (1904) завораживает архаической полуулыбкой античной кóры. Кубистический этюд скульптуры “Революция” (1919) Веры Мухиной – открывает раннее творчество мастера. Наконец, гибкие танцовщицы Ханы Орловой, трогательный, сдержанный ее портрет сына (“Мой сын в матроске”, 1927), угловатый, выразительный в резком повороте бюст из цемента художника Александра Яковлева (1921)… Ее работ, если не ошибаюсь, нет в России.
Для многих лаконизм, психологическая точность, сжатая энергия формулы, дышащая в ее скульптурах, станет открытием.
Стартапы Монпарнаса
Париж открывал не только дверь в центр современной художественной жизни, но и окно в новое искусство ХХ века. И окна эти распахивались прежде всего в частных академиях. Академия де ля Гранд-Шомьер, которую держали не модели, а художники, была известна тем, что в ней одновременно шли сеансы позирования обнаженной и одетой натуры. Другим ее преимуществом были то, что от мастерских художников, например, Гогена и Модильяни, до нее было рукой подать. В шести мастерских было отличное освещение, прекрасные натурщики, толковые преподаватели. Для многих художников – консультации в частных академиях были и возможностью дополнительного заработка. Ученики знакомились, учились, наблюдали, схватывали новое на лету…
Париж был щедр не только на возможности, но и на разбитые сердца и любовные драмы
Среди этих частных академий одной из самых известных была Академия Марии Ивановны Васильевой.
Сама учившаяся в Академии де ля Палетт на Монпарнасе, в петербургской Академии художеств, выбравшая затем в учителя Матисса, она основывает в 1911 году на Монпарнасе собственную школу Со средствами на стартап, как мы сейчас сказали бы, помог Поль Пуаре. Пуаре вообще был добрым ангелом для Марии Васильевой. Это с его легкой руки куклы, которые она делала для его магазина, шли нарасхват в аристократических домах. Эти куклы, в которых театр встречается с воспоминаниями детской, скульптура со сценическим жестом, народная игрушка с африканской маской, и сегодня пленяют выразительной смесью простодушия и утонченности. Куклы, как и маленький макет мастерской, можно увидеть на выставке.
К 1915 году адрес академии Марии Васильевой – улица дю Мэн, 21 – знал весь художественный Париж. Причина была еще и в том, что во время Первой мировой, мягко говоря, не самое сытное время, Мария Ивановна открывает столовую, где обед со стаканом вина стоил 50 сантимов. В меню, кроме основного блюда дня и вина, были сыр, фрукты и овощной суп.
Официантки разносили еду. Обеды шли в две смены. Здесь бывали все: Пикассо и Модильяни, Матисс и Фужита, Аполлинер и Цадкин… Пение, скрипка, гитара, иногда танцы скрашивали комендантский час. После войны, в 1920-е, ее Академия становится и местом благотворительных балов.
Тут все поражает: практицизм и добросердечие, самостоятельность и работоспособность, изобретательность, живой ум и дар быть душой общества, талант, детская вера в чудо (столь очевидная в куклах с ангелами-хранителями на плечах!) и здравомыслие.
Другим успешным примером соединения творческой энергии и практической хватки стала мастерская по печати тканей – “Симультантное ателье” Сони Делоне, открытое в 1924 году в Париже. Если Любовь Попова и Варвара Степанова создавали геометрические орнаменты для промышленного производства, то Соня Делоне создавала ткани и наряды для элиты Парижа. Она сама вела дела своей мастерской, оформляла витрины, сотрудничала с модными домами. Витрина, занимающая почти всю стену зала, представляет эскизы из архива ателье.
Сегодня они вызывают в памяти работы не только раннего авангарда, но и оп-артистские эффекты тканей Анны Андреевой, замечательной художницы оттепельных времен.
Любовная лодка разбилась…
Париж был щедр не только на возможности, но и на разбитые сердца и любовные драмы. Здесь любовные лодки разбивались не столько о быт, сколько тонули в штормах артистической жизни. Так, после смерти Модильяни, его возлюбленная, художница Жанна Эбютерн, которая ждала ребенка, кончает с собой.
Другим приходилось жертвовать ради любви не жизнью, но профессиональным выбором. Для Доры Маар, дочери хорватского архитектора, роман с Пикассо едва не стал отказом от собственного пути фотографа. При том, что она была состоявшимся фотографом к моменту встречи с Пикассо. “Все мои портреты, нарисованные Пикассо, лживы. Это все портреты Пикассо. Нет ни одного портрета Доры Маар”, – жестко сформулирует она позже. Свои невесомые послевоенные натюрморты, где вместо линии – цветные точки в духе пуантилизма, она не показывала никому.
Они были найдены в ее архиве после смерти.
Предполагалось, что романы – вдохновляющий стимул для творчества …мужчин. Что касается женщин, то от них частенько ожидали самопожертвования. Неудивительно, что одной из стратегий художниц, которые пытались сформулировать свой собственный взгляд на свои задачи и задачи искусства, становился бунт, эксперимент, эпатаж. Фотографические натюрморты Клод Каон, чьи куклы из газет и цветов походили на рыцарей из театра абсурда, а двойная экспозиция фотопечати рифмовалась с опытами Ман Рэя, открывают тревожный мир раздвоенной души. Это удвоение появляется и в фотопортретах Анри Мишо (1925), и в рисунке “Чего же ты хочешь от меня?” (1928).
Акварели и картины Леоноры Фини впечатляли зрителей не меньше, нежели слухи о ее бурных романах. Образы смерти, атрибуты психоаналитических сеансов в ее картинах снискали ей славу “Дали в юбке”. Хотя по идее, в 1920-е годы именно она, а не Дали, бунтовала против концепции Андре Бретона, отстаивая свою версию сюрреализма.
Между тем
Когда речь заходит о Монпарнасе, о женщинах вспоминают как о моделях, возлюбленных, актрисах, и лишь потом – о художницах. Выставка “Музы Монпарнаса” предлагает вспомнить прежде всего о художницах. Мы все можем почувствовать себя немножко Хемингуэем образца 1956 года. Когда он вернулся в Париж в 1956 году, в отеле ему притащили два чемодана с рукописями, забытыми в 1928 году. Бесценное сокровище, из которого выросла книга “Праздник, который всегда с тобой”. Новая выставка Пушкинского возвращает нам праздник, с которого все начиналось. Очень вовремя.
Muse: Фигуры в шедеврах истории искусства
Muse – Раскрытие фигур, скрытых за шедеврами истории искусства Рут Миллингтон – увлекательная книга, цель которой – и, можно даже сказать, преуспела – установить новый статус музы в истории искусства . Что может прийти на ум при слове «муза»? Стереотипно, вероятно, можно было бы подумать о красивой женщине, которая вдохновила художника-мужчину, глубоко влюбленного в нее, на создание.
Именно эту точку зрения и пытается опровергнуть эта книга.
В книге представлена история 30 произведений искусства с акцентом на изображенных на них моделях. Читатель найдет чрезвычайно разнообразный выбор работ художников из разных стран, культур, происхождения, национальности и пола. В первую очередь Миллингтон предлагает разнообразный взгляд на историю искусства, который фокусируется не только на белых западных художниках-мужчинах. Это то, что нужно подчеркивать и хвалить. Я был очень рад, что во время чтения узнал о нескольких художниках, которых раньше не знал. Я, безусловно, рекомендую книгу, если вы хотите открыть для себя новых художников.
В самом начале читатель может прочитать определение музы как «источника вдохновения художника». Это объяснение позволяет достаточно широко понять предмет. Это не означает, что источником должен быть человек, и не указывает на его пол. Такое широкое восприятие термина позволило Миллингтон создать для своей книги совершенно непредвиденную структуру.
Она разделила историю на семь частей, каждая из которых посвящена отдельной теме: «Я как муза», «Муза как послание» или «Художник как муза». За этими именами стоят примеры, показывающие, как мы можем понимать концепцию музы в различных произведениях искусства.
Например, одна глава посвящена Нилупе Ясмин, британско-бангладешской художнице, предпочитающей ткань. Ясмин вдохновилась культурой ткачества, которая присутствует как в бенгальской традиции, так и в Ковентри, где она училась в университете. Художница видела, как ее бабушка использует сотканный вручную коврик ( шитал пати ), сделанный из полосок тростника и используемый бенгальцами в качестве опоры во время молитвы или лежания. В университете Ясмин узнала, что Ковентри имеет богатую историю плетения лент. Это было основное место производства в Великобритании между 18 и 19 веками.вв. Художница создала Баин, который представляет две культуры, частью которых она является.
В данном случае музой был не человек, а совокупность различных культур, окружающих художника.
Такой способ понимания идеи вдохновения открывает возможности для совершенно новой истории искусства. Это позволяет нам отказаться от стереотипной дихотомии между художником-мужчиной и моделью-женщиной. Нилупа Ясмин одновременно и сама вдохновляет, и является художницей.
Книга также предлагает рассказы об очень знаковых и известных произведениях искусства, таких как портреты Пикассо Доры Маар, автопортреты Фриды Кало или история Сальвадора и Галы Дали. Текст прекрасно иллюстрирован черно-белыми изображениями, представляющими каждого художника. Я надеюсь, что когда-нибудь его можно будет издать в виде артбука большого формата с цветными репродукциями работ; это единственный аспект, который я упустил при чтении.
Я настоятельно рекомендую эту книгу всем любителям искусства, которые хотят расширить свой кругозор и бросить вызов своему мышлению!
«Муза — раскрытие скрытых фигур за шедеврами истории искусства» Рут Миллингтон была опубликована в мае 2022 года издательством Pegasus Books и доступна для покупки.
Группа бронзовых фигур художника с музой, конец 19 века для продажи на 1stDibs
Товары, похожие на Группа бронзовых фигур художника с музой, конец 19
Бронзовая фигурка льва, борющегося со змеей, 19 век
19 век Бронзовая фигура “Полигимния” Знак. Дж. Вальц. Муза
Фарфоровая фигурка Группа Венеры и муз Самсон 19 век, Севр Французский
Богемская терракотовая фигурка конца 19 века Группа из трех евреев
Бронзовая группа конца 19 века, Купидоны, играющие музыку
1 из 11
4 500 долл. США
Описание
Французская бронзовая группа конца XIX века, изображающая художника за мольбертом и женскую фигуру рядом с ним.
Изделие в хорошем состоянии с красивой патиной.
Доставка включена
Бесплатная и быстрая доставка от двери до двери по воздуху
Оригинальные художественные работы.
Детали
Размеры
Высота: 9,85 дюйма (25 см) Ширина: 7,49 дюйма (19 см) Глубина: 4,93 дюйма (12,5 см)
Стиль
Классическая римская (в стиле)
Материалы и методы
Бронза, бронзовый
Место происхождения
Франция
Поздравляем.
Конец 19 века
Состояние
Местонахождение продавца
Лантау, HK
Референтный номер
36312686581
Посмотреть счет-фактуру
Доставка и возврат
Гарантия защиты покупателя 1stDibs
Если ваш товар не соответствует описанию, мы будем работать с вами и продавцом, чтобы исправить это. Узнать больше
О продавце
Расположен в Лантау, Гонконг
Проверенный продавец
Эти опытные продавцы проходят всестороннюю оценку нашей командой штатных экспертов.
1stDibs продавец с 2018 года
14 продаж на 1stDibs
Типичное время ответа: 7 часов
Больше от этого продавцаПросмотреть все
Фарфоровая фигурка Венеры и муз Самсон, 19 век, Севр, Франция HK
Фарфоровая группа коронации Венеры и муз Самсона в стиле Севр,
ручная роспись в пастельных тонах, прекрасно детализированное произведение искусства
19 век, французский
Отмеченный Севр
Ди. ..Категория
Античные французские фигуративные скульптуры 19 -го века
Материалы
ФАРФОН
Группа фарфоровых фигур Венеры и Муз Самсон 19 -й век, севр француз
$ 4,050
9002
- 9000 19000 19050. Расположен в Лантау, HK
Группа занимается музыкальной сценой.
19 век отмечен (N с короной) для Неапеля.
Фарфор, ручная роспись.Доставка включена
Бесплатная и быстрая доставка авиатранспортом от двери до двери…Категория
Античный итальянский фарфор 19 -го века
Материалы
ФАРФОН
19 -й век, Наполи, нарисованная ручной фигурой. в Лантау, HK
Фарфоровая фигурка, играющая в жмурки.
Красиво оформленные работы, раскрашенные вручную
19 век, франц.
Размеры: 50 х 30 х 30 см (приблизительно).Категория
Античные фигуративные скульптуры 19 -го века
Материалы
ФАРФОН
Группа фарфоровых фигур Расположенный в Лантау, HK
Радостная сцена двух девушек, танцующих с цветочными гирляндами,
Красивая работа на бронзовой подставке обеспечивает прочную основу для деликатных движений двух радостных девушек.
французский бис…Категория
Антично -энкварные французские фигуративные скульптуры
Материалы
ФАРФОН
Французская фигура Bisque из двух девушек, держащих цветы, 19 -й век
$ 4500
Bisque Parelain Cavenain с Grapes 19th Frankv. Manufacture Nationale de Sèvres
Расположен в Лантау, HK
Французская севрская фарфоровая фигурка XIX века, изображающая пару, сидящую в саду. Джентльмен кормит виноградом даму, чьи колени усеяны виноградными лозами. Рядом с ней …
Категория
Антично, середина 19-го века Французские классические римские фигуративные скульптуры
Материалы
Каррара Мрамор
БИСКА , French
Расположен в Лантау, HK
Bisque, подпись A.boucher
Французский, 19 век
Оригинальные произведения искусства из Европы.Категория
Антиквариат 19Фигуративные скульптуры Th Century
Материалы
Ceramic
ПИСКОВОГО из 2 девушек с гусями, 19 -й век, французский
$ 3250 ПРОДАЖА ЦЕНА
50%
..
Вы также можете
Вы также можете
. Лев, сражающийся со змеей, XIX век
Магазин Europa Antiques
Находится в Мадриде, Испания
Бронзовая фигурка
Группа льва, сражающегося со змеей
19-го века
Размер 42 х 40 х 20 см.
Категория
Скульптуры французских барокко 19 -го века
Материалы
Бронзовая
Бронзовая фигуральная группа из Льва, сражаясь с змеей, 19 -й век
$ 1,171
Дж. Вальц. MuseНаходится в Эпфахе, Германия.
Бронзовая фигура XIX века “Полигимния” Франция или австрийский знак. Дж. Вальц.
Рисунок разработан Дж. Вальцем (умер в 1922 г.). Он работал в Париже и Вене у Виктора Тилгнера.
…
Категория
Антикварные французские классические греческие скульптуры конца XIX века
Материалы
Бронза
Бронза XIX века Фигура “Полигимния” Знак. Дж. Вальц. Muse
$3,939
Чешская терракотовая фигурка конца XIX века Группа из трех евреев
Находится в Нью-Йорке, штат Нью-Йорк. Их детализированные лица имеют стереотипные еврейские черты, такие как косой взгляд…
Категория
Античности в конце 19 -го века Чешские фигуративные скульптуры
Материалы
Terracotta
Конец 19 -го века богемной терракоттской фигурной группы из трех евреев
$ 3 988
Laving 1
$ 3 988
Laving 19 -й век.
Paris, FR
Аллегорическая группа из патинированной бронзы с изображением трех путти на скале, усыпанной пшеницей. Двое из них играют на барабане и волынке, а третий танцует. Он устал…
Категория
Античности в конце 19 -го века Французский Наполеон III фигуративные скульптуры
Материалы
Мрамор, бронза
Конец 19 -го века Бронзовая группа, Купиды.
F. Barbedienne Foundry
Находится в Лондоне, только по предварительной записи
Французский патинированный бронзовый бюст Ариадны, изготовленный F. Barbedienne Foundry по античному образцу.
Прекрасное «уменьшение толстой кишки» выполнено по модели Бертеля Торвальдсена (около 1805-1810 гг.). Это …
Категория
Антично -энкварные французские классические римские бюсты в конце 19 -го века
Материалы
Бронза
Конец 19 -го века бронзовый бюст из Ariadne F Barbedienne
$ 12,338
Louis Alis Alfred habert 19005
.